Ирония как способ противостояния вызовам Конспект книги, которую начала писать с того момента, как пишу У нее несколько названий: Ода иронии или почему неправ Н.Некрасов. или еще: имидж как приют для сокровенной сущности Пропущу ссылки на Кьеркегора, Осиновскую и Эрнера, сразу к делу. Доктор, расскажите мне алгоритм обретения здоровья и приемлемого веса: к кому, с каким вопросом и зачем? Да, не забудьте о цене… Может быть, так: а почему не номерок к эндокринологу, тот - направление на гормоны, потом чудодейственное лекарство, дорогое и длительное по применению. И в конце, здоровье, любимые платья впору. Чудо! Такого не бывает Вариант 2. Психотерапевт долго и дорого – в результате не нужны ни здоровье, ни платья, ни приемлемый вес. Зато обретено спокойствие. Возможны транквилизаторы… Вариант 3. Авось, небось, образуется. Причем тут Некрасов? Мне вообще Николай Алексеевич не нравится: картежник, выпивоха, отношения с дамами вне этики, зато любимая маменька – куда без нее?!, да еще стихи, рвущие детские души в клочья (что-то там о Саше и железной дороге с мертвецами, несчастных русских бабах написано презрительно, унижающе) И наконец, о иронии… Чем привлекает? – Интеллектом. Дебил иронизировать не может. Смысл у него один и равен значению. Вне контекста. Она придает смысл даже молчанию. Конечно, есть множество поводов хранить молчание, и еще бесконечное количество – его нарушить. Молчание чревато речью. Невыносимо, безнадежно беременно. На лезвии последней схватки Но я бы предпочла различать молчание и умолчания. Ирония гибка, иногда пронырлива. Она – трикстер среди фигур речи. Все время играя, лицедействуя, маскарадничая, она скрывает свою сущность под масками серьезности, веры, убеждения, догмата. Она говорит на многих языках, скрывая свой родной. От неуверенности ли? Стыда ли? Беспокойства? Речь появляется, когда мы способны творить тишину. Промежутки между словами. Пустоты, намытые размышлением. Чем заполняем? – Биением пульса контакта. Той странной близостью, которая возникает в диалоге. Напряжением мысли. Ожиданием ответа. И властью молчания. Тот, кто способен держать паузу, владеет ситуацией. Но он страстно алчет быть прерванным. Застывая в молчании, он провоцирует речь. И бедные детки бредут за гаммельнским искусителем тернистой дорогой майевтики. Опасна игра с чужими историям. Хотя их рассказывание лечит. Что же станет с тем, кто их услышит?! Понимал ли это любезный Николай Алексеевич, рассказывая свои истории? Или пятнадцатикопеечная нищета застила очи, заставляя поддавать жару описываемым страданиям: «Вот вам! Пусть и вам достанется, как мне когда-то! Я же выжил». Сейчас его истории прэлэстно легли в качестве сюжетов радио-шансон… В первом классе, на утреннике, у меня был костюм «Родной речи». Вы, конечно, не помните ту книгу для начальной школы с шишкинской рожью на обложке. Девочкой нафаршировали два куска картона, связанные веревочками там, где плечи. Зримый образ иронии: худенькое тело между двумя плотными блоками, наружу – голова, ручки, ножки. Тело безмолвствует. Царит обложка с крупным названием. Есть обложка – под ней живая девочка. Сплошная возможность… О, педагогическая нелепость: шпиговать детьми упаковки. Кобо Абе задыхается в своей коробке. Елена в ящике улыбается. Утка с яблоками сучит лапками, отпихивая папильотки. Сократ вопрошает, оставаясь неузнанным. Все в райском саду. Ирония – вечная Пенелопа. Она распускает то, что ткала до этого. Она избегает выбора, нуждаясь в энергии равных противоположностей, удержании противоречия, игре с ними. Ее название происходит от слова «говорить», но она сама скрывает себя в речи. Дискурс – имидж, поэтому он почти ничто, пауза – все Ирония пытается не меняться, застыть в отсутствии перемен. Остановить время. Вечное «Сarpe diem». Или все же каждой перемене находя альтернативу, опять застигнута отсутствием выбора. Предпочтения. Ответственности. Ответствует только потенции, возможности, ресурсу. Вечно пребывая, но не становясь. Ирония двоит. В ней пытаемся устоять на двух расходящихся лодках. В ней нет жестких dixi и «я утверждаю». Может быть, она опьянена множеством возможностей и оттого недвижна? Ирония кажется очень современной. Экзистенциальной. В ней рифмуются все экзистенциальные вызовы: хаос, абсурд, одиночество, свобода, ничто, случайность. Как последние арканы карт Таро. И что там Николай Алексеевич: «Я не люблю иронии твоей. Оставь ее отжившим и нежившим»? Позапрошлый век. Ирония играет возможностями. С выигрышем игра должна закончиться. Но «show must gone». Ирония, как алчный игрок, хочет победить случай. Как если бы гадание отменило сам страх перемен. Жан Бодрийяр: «защититься от нейтральной вселенной , неотъемлемой составляющей которой – случай». Может быть, мы слишком маленькие, поэтому играем, суеверничаем, ищем закономерности в случайности, заговаривая зубы костлявой и трухлявой, но с острым сельхозорудием в руках. Это острое искушение познать основной закон Бытия. Чего уж размениваться?! Я не люблю драматический театр за то, что теряю двойственность происходящего, слишком вовлекаюсь. И это путь к безумию. В иронии можно постоять на краю, пересечь пропасть в два прыжка, застыв над ней. Вот эта параллельная реальность, создаваемая в момент иронизирования, подлинное творение ироника. Реальность безопасна, уютна, потому что создана самовластно. И в этой реальности можно быть всем, сыграть любую роль. Иметь множество лиц. Или масок. Маска что-то скрывает. Но что-то и демонстрирует. Надевая маски, мы отказываемся от собственного лица, ответственности за него, становимся анонимом. А значит, вне суда, морали, осуждения. И эта отстраненность, дистанцированность даже по отношению к самому себе, лишает действие внятной мотивации. «Зачем» и «почему» не здесь. Здесь «как» и «сейчас». Не так уж плохо, если это Шекспир. И ужасно - в анонимке. Вместе с маской пылится мотив тайны. Ирония вводит в обман, храня тайну. И хранит тайну, вводя в двусмысленность. Потом, ирония – это просто красиво. Как красива незавершенность, черновиковость, навек незаданность… @ И. Димура