Премьера «Ромео и Джульетты» у Якобсона Чем подкупает? – Свежестью. Молодая, живая, жадная к новым впечатлениям труппа. Кажется, сплоченная и похожая, как выкормыши одного гнезда. В зале БДТ - учителя, коллеги, молодые балетмейстеры, родители, бывшие однокурсники. Все герои трагедии Шекспира молоды, самым старшим к тридцати и этим воодушевлением молодости играет Терпсихора. Яркость, сочность, трагедийность музыки Прокофьева, как тяжелый занавес оттеняет молодые тела. «Танец упраздняет негативное, порочное тело». Нельзя не согласиться с Аленом Бадью. Прием соревнования двух отношений к танцу: классики и современного был полностью отыгран азартно в первой сцене, сделанной на таком драйве, что последние казались пропуском нескольких нот хореографического алфавита. О разнице языка балетоведа, философа и психолога. Меня могут упрекнуть: «Зачем тебе, профессиональному психологу, оставлять заметки о спектаклях, выставках, концертах?» - Кроме потребности прикасаться к сокровищам духа, воплощенных в художественных образах, меня привлекает сама возможность увидеть психологические закономерности в произведениях искусства. Нет, не искать признаки болезни, не быть патографом, хотя для психологии сейчас – это обычная вещь – «приставка сверху» – «а мы вам диагноз», работой на собственный нарциссизм. Не попытка подменить собой балетоведа, который несравненно лучше знает историю создания произведения, даты, имена, детали. Не попытка осмыслить глобально с точки зрения философа и представить в виде концепта: «Танец выражает наготу понятий» Ален Бадью. Это, скорее, поиск человеческого в человеке, понимание механизмов того, как художественное произведение пробуждает в зрителе и творце его Я, что делает с его телом, какие производит изменения в чувствах, как влияет на понимание себя обществом, как взращивает в себе ростки меняющейся ментальности. В новом балете «скоропись чувственности», быстрота проговаривания оставляет в себе пустоты в виде пробелов хореографического языка. Как если бы словарь потерял слова на букву «К» или забыл новообретенные слова. Пришлось бы разговаривать устаревшими. От постановок молодых ждешь какую-то новую правду о себе и времени. Смену оптики. В этом спектакле, скорее, усвоенные уроки. Некая приблизительность хореографии. Это называется неоклассика? Мне не хватило риска. Безудержного прорыва стереотипов. Самостоятельности своего «да» или «нет» миру. Труппа танцует азартно. Они хорошо выучены и готовы работать. У каждого из них есть лицо и собственное отношение (пластика Зины Гагарской и Игоря Ячменева, например). Они не теряются в группе. Но иногда кажутся слишком большими пропуски между словами языка танца, как если бы в какие-то моменты обрывалась связная речь и сцена демонстрировала разрыв пленки. Белый шум. … Но все же хорош Меркуцио. В нем я увидела и возрожденческого мальчишку с полотен Караваджо, и юного философа, и пароксизм маски преждевременной смерти. Он - самое сильное мое сегодняшнее впечатление. Еще упоение жизнью, вновь опробование ее на зубок. Как если бы видел далеко – далеко, и все тебе подвластно, и все тебе принадлежит, все в твоих руках. Как возможно только в юности. «Изначально танцующее тело – это первое, раннее тело». Его воле еще предстоит «научиться быть медлительной и недоверчивой» (Ницше). Герой не успеет. В балете так сложно шутить, иронизировать, быть саркастичным. Это показатель высокого интеллекта. А в Марате Нафикове это есть. Всегда было в постановках Леонида Якобсона, у которого чеховским осколком играли детали. Так продолжаются традиции и стимулируется интерес к новому в этой молодой труппе. За это отдельное спасибо ее руководителю Адриану Фадееву. Сложнее с главными героями. Не понятно, отчего они из разных школ. Они не современны, и не веронцы. Какая-то выброшенность из времени. Как если бы помехи не позволяли узнать музыку, ритм слышишь, а мелодия пропадает. Как-то неприятно отвращает сцена на рояле, ставшем смертным одром. В детстве мне запрещали ставить на него иные предметы, кроме метронома и нот. Может быть, оттуда мое неприятие лежания на нем? Что-то, разрушающее целомудрие классической трагедии есть в этом фривольном, кафешантанном жесте. «Танец – это тело, предоставленное неминуемости», - уверяет Ален Бадью. Неотвратимости жеста, взгляда пока еще нет. Хотя кажется очень естетственно чувственным пробегание рук Ромео по коже Джульетты. Здесь дан не жест, а ощущение. Ослепленное узнавание Другого прерывает проборматывание лирических диалогов. В зале сидели люди сами танцевавшие и создававшие балет на этот сюжет. Можно ли сделать лучше, чем Лавровский? Если бы это был совсем новый балет, то не было бы постоянного искушения сравнивать с ним… В этом я полностью согласна с нашим замечательным балетмейстером А.М. Полубенцевым. Может быть, молодым балетмейстерам лучше создавать свои балеты, а не эксплуатировать старые сюжеты. Хотя их всего 36… Маловато для истории. Гигантски много для судьбы. Соревнование классической хореографии и современного «уличного?» танцев закончилось смертью героев. Если продолжать метафору: «Балет мертв. Да здравствует балет!» Что остается? - Танец. И пока остаются молодые ребята, которым это интересно, балет будет жить. В той или иной форме. Хотелось бы потрясения, катарсиса. Озарения. Вчера этого не случилось. Но мы живы и есть надежда… Спасибо.