Бэкон: ползком в чистилище Что вы хотите знать о Бэконе? Представьте, как лист наждака сдирает кожу ягодиц. Как бьет в лицо ведро ослепительно холодной колодезной воды. Как за шиворотом ползет гусеница. Как бьется сердце раздавленной колесами лягушки. Достаточно? Он не поучает. Он дает ощущения. Похоже, мы позабыли о чувственности. Катастрофы, тайфуны, обвал курса валюты в ежедневных сводках новостей. А здесь всего лишь чужая единичная боль, данная нам в наших ощущениях. Это скопище деформированных, раздавленных, ползающих тел напоминает чистилище. Еще не ад. Но его преддверие. Наше тело «надо «хлестнуть», раздразнить и заставить «отбиваться» от новых переживаний». Мы сочувствуем не картине, но телу художника, которое заставляет содрогаться наше… Бэкон уже высказывался об этом в беседе с Дэвидом Сильвестером: «Когда пишешь что-нибудь, одновременно пишешь не только предмет, но и самого себя. … Ведь живопись — двойственный акт. Когда я смотрю на картину Рембрандта, я чувствую, что знаю о Рембрандте гораздо больше, чем о натурщике». «Стирание лица позволяет спроецировать на тела именно эту драматическую логику ощущения, которая дана человеку в контексте неподобия, удаленности от Бога, эротического экстаза и глубоко связана с неотвратимостью смерти». (М. Ямпольский)… Как если бы ему было невыносимо свое отражение в зеркале. То ли от нестерпимости собственной красоты, то ли от отвращения к ней. Герострат сжег библиотеку. Японец уничтожил Золотой храм. Уничтожая память. «Другой не должен знать все» – это формула моей свободы, не тоталитарного пространства. В акте понимания из субъекта я перехожу в объект, что переживается как унижение. Пока я обманываю Другого, держу его в неуверенности относительно себя – до тех пор я являюсь субъектом». Стирание лица свидетельствует об утрате порядка и субъективности, о движении человека к финалу, одиночеству смерти, о превращении человека в существо. Его картины - зеркала. Мы видим в них самих себя. Связь зеркала со смертью хорошо известна. Вечное memento mori при взгляде в горловину амальгамы. Смерть прошлому. Иллюзиям. Юности. То, что еще миг назад, было сейчас. Было нами. Эти зеркала - привет Диониса (говорят, он был убит и расчленен, когда любовался собой в зеркале). Они – смертельны: своей перспективой высасывают душу. Наша тень - отражение влечет нас из мира реального в мир иной (по ту сторону зеркального стекла). В этом вечном двоении, несовпадении с самим собой, можно увидеть себя бестелесного. Уже ушедшего. Как в детстве, быстро оглянувшись, пыталась успеть взглянуть в зеркале во что-то другое, что бежит взгляда. Маску? «Хаос, ставший плотью»? … Он ломает форму, чтобы обнаружить суть. Там, где ломается форма, мы встречаемся с телом. Тело говорит. Навязчивые дыры ртов на его картинах. Словно от ужаса закрытые глаза и все тело взрывается в крике. «Крик Бэкона — это операция, посредством которой все тело выскальзывает через рот». Для себя. Для зрителя – неправильности, переживаемые как напряжение, толчок, укол, нападение… Прерывание обыденности. Жорж Батай, бесконечно возвращавшийся к проблематике сходства, считал, что человечество окончательно утратило свою всеобщность к началу XX века, опустившись в пучину бесформенной монструозности . Уродство правит тризну. Чтобы быть в тренде, важно выделиться. Любым способом. В том числе, изуродовав, осквернив, разрушив… «Креативность замешана на боли подросткового одиночества, на изоляции и физической неполноценности» Ролло Мэй «Раненый целитель» Признано родство его образов с универсумами Франца Кафки и Сэмюэля Беккета: «“изображая” увечье, протез, провал, срыв, они воздвигли Фигуры, неукротимые в своем упорстве, в своем присутствии». Иногда мне кажется, что его триптихи, не обычные для живописи способы повествования, а единство лица в трюмо, данное в трех проекциях, обнажающих и родительскую инстанцию, и мягкое, плавящееся, в его случае Ego и беснующееся Id. Иногда это попытка передать движение в стиле его понимания Пикассо. Иногда – риск вторгнуться в четырехмерное пространство, когда одновременно видна и изнанка тела: его внутренности, искореженные болью… Они распускаются тропическими цветами, мясистыми хищниками, поедающими даже птиц. Души? Фигуры заперты в закрытом пространстве и страдают от клаустрофобии. Они сжаты углами и решетками, оградами и стенами. Некуда бежать. Пространство пульсирует, заставляя смотрящего подчиняться ритму вздымания алчной утробы. Она нас сожрет. «Все дороги ведут в материнскую тьму». «Мы способны понять лишь тот мир, который создадим сами» Ф. Ницше