Как мы дичаем: свободное размышление о книге Бурджу Акташ Burcu Aktaş «Нечто дикое»«Vahşi şeyler» Темы: экзистенция, контроль насилие, чужой, иной. Хотела написать «контроль насилия», не получилось Жанр: мартиролог Цвета: серо-черные, блеклые, воспоминания – светятся. Движения: осторожные. Место действия: мегаполис у моря. Звуки: технические Вкус: «плевка ребенка, избавляющегося от сахара». Диагноз: депрессия Это рефлексия автора, находящегося в кризисе среднего возраста, о неостановимом страхе умирания. Противопоставление одинокого человека цивилизации в неразрешимости экологических проблем. Она о сужении мировосприятия старого одинокого человека, пытающегося контролировать то, что контролю не поддается, – случай, чудо, живое. О подготовке к уходу и слабой попытке противостояния ему – контролируя хотя бы взглядом. Краткое содержание: старушка в депрессии следит за городской жизнью, теряя память, друзей, навыки, линию жизни. Цивилизация дичает, убивая живое. Переживающий чудо, чудо не замечает. Да, книга о насилии смерти над жизнью, прессинга города над проявлениями живой природы, о тяготах одиночества, наивности старости… О жестокости мира, его одичании. Город «исключает» нас из списков своим темпом, насилием, аскезой. Муалла смотрит на город сквозь стекло, ее защитная кожа, и мембрана, и решетка тюрьмы, и камера видеонаблюдения. Насилие взгляда – симптом хронического овладения. Это не для возрастного периода, а для сектора души, отвечающего на вопросы о жизни\смерти, одиночестве и свободе, выборе и ответственности Нет, книга не «моя» при всем уважении к антропологическому case study. Сомнительно обсуждать проблемы героини с подростком: с ней сложно идентифицироваться. Чувствовать себя раненой птицей, залетевшей в чужое окно. Книга напомнила викторианское детское чтение, в котором детей готовила к смерти, собственной и близких В город приходится себя втискивать. Целостная я великовата для него. Ужимаешься, становишься меньше ростом, весом, в плечи поджимая шею, руки держишь локтями к телу. Старение, сопровождаемое неловкостью, побаивается кого-то задеть, обеспокоить, как героиня новеллы Муалла. Город кажется ощерившимся, токсичным, топорщащимся, неприспособленным к жизни. С точки зрения стройной архитектуры природы, мы – дикари-разрушители, идем против ее законов, создавая поддельный мир. Противен нашей искусственности живой мир. Ракурс города – преодоление органики, воспринимаемая гниющим мусором, инфицирующим симметричные постройки, нарушающая прямые линии, рушащая искусственно вымышленную геометрию. А животинки, выскользнувшие из леса, попадают сразу на арену корриды, становясь объектом наблюдения и контроля, вполне по Фуко. Сама героиня чувствует себя «старой девочкой», для которой «взрослый» мир – источник панических атак. Куда ей со скарбом (скорбями?) Кафки, Ван-Гога, Шопена? На мусорник магаполиса? На обочину автострады? На берег среди пластика, битого стекла, обломков цивилизации? Она умирает (какой глагол отражает продолжительность приближения к смерти?) и боится умирания. Пытается контролировать (бинокль на шее), и … ждет чуда. Напоминает атмосферу дома Сталкера у Тарковского: обшарпанные стены, мятая постель. Его обитатели мерзнут (обилие тряпок, пледов, закутанные в шарфы шеи, зябкие руки). И уже в конце фильма камера набегает на стену, противоположную постели, заполненную полками книг. Сталкер ходит в Зону за чудом. А чудо у него дома двигает мыслью стакан. Наш разум не в состоянии объять чудо самой жизни?! Муалла интуитивно готовится к уходу. Смерть как покой и есть чудо? Животные, которые попадают в зону ее обзора становятся все больше, а она уменьшается. Оптика меняется. За ней наблюдает природа? Ее упокоение в заброшенном доме в позе эмбриона. Раненная ласточка перед этим – код\радикал Благовещенья? Знаем следы, приметы множатся, знаки наступают, стирая реальность. Я тоже старею, и круг предметов вокруг меня, сужается, наступая, толкаясь. Одни становятся весомее, другие совсем хрупкими. Они надвигаются, приобретая метафизическую значимость: очки, стакан, трость. Экзистенциальные символы всплывают постоянно. Вроде бы понятно: хрупкость человеческой жизни, спазмы экологии, загрязнение среды, вымирание видов. Но все же – откуда такая безнадежность. Мы же пока живы Это case study капсулировано смертью, последней инстанцией, придающей смысл потере памяти, утрате друзей и возможностей Зачем читать это? – Упражнение в интерпретации. Выуживание смыслов из пятен гештальтов. Смерть с точки зрения жизни – дикость. Принять ее помогает ритуал: «меня там встретит огнегривый лев и синий вол, исполненный очей…» и далее по тексту. В антропологии дикарь – чужой. Вестник иногда. Сырое против вареного. чистое vs скверны Как мы дичаем? Автору-антропологу ли не знать, кого называют «дикими». Тех, кто за пределами привычных границ: не горожан (жителей полиса), варваров греков, индейцы для колонизаторов. Те – другие, кто вышел за пределы своего естественного (что может быть более естественным, чем выход за пределы?) ареала обитания, оказываются дикими для тех, кто внутри домика, помещаются в зоопарк или резервации. Абсолютизируя частное, мы ошибаемся. Все это живые существа – угроза контролю и весть для Муаллы. Но она так и не встречается с девочкой. Психеей? Душой? Краны, коробки домов стоят вокруг островков зелени, глядя, как они умирают. Узрим ли мы голубя своего Благовещения? Может быть, это ворона с пустым стаканчиком в клюве, алчная чайка, ворующая прямо из рук, подранок – воробышек у ног. Смотреть и видеть.